Времена года - Арпад Тири Страница 2

Вообще Матэ очень любил утро. В это время все в природе казалось ему загадочным, словно и люди, и окружающие их предметы готовились к чему-то особенному, хотя он хорошо знал, что это только так кажется; на самом деле каждое утро является лишь продолжением предыдущего дня. По утрам он чувствовал себя особенно бодрым и готовым к любой борьбе.

Железнодорожник шел чуть-чуть поотстав от Матэ, как человек, попавший в незнакомое ему место. Он был немного пониже Матэ ростом и несколько посолиднее. Шел он, легко помахивая своим саквояжем. Временами проводил свободной рукой в перчатке по коротким черным усикам. На ушах у него были суконные наушники на металлическом ободке, который слегка стискивал форменную фуражку.

«Вот я и выполнил свою нелегкую миссию. И в довершение всего еще познакомился с этим несколько странным, но очень хорошим человеком...» — думал железнодорожник.

На его покрасневшем от холода лице застыло выражение, какое бывает у человека, который хорошо сделал свое дело и остался доволен собой.

Оба шли молча, словно боялись говорить на холоде, который в то утро был довольно крепким, хотя и без ветра. От поселка к станции вела неровная улица, освещенная желтым светом электрических фонарей, которые слились бы в одну сплошную гирлянду, если бы ее не разделяли местами темные разрывы, где лампочки были сбиты выстрелами. В конце улицы стояло законченное станционное здание с башенкой. Печной дым низко стлался над крышами домов, образуя легкие прозрачные облачка с терпким запахом, которые цеплялись за голые ветки тополей.

Дойдя до развилки дорог, Матэ остановился.

— Спасибо за прием, — сказал железнодорожник, протягивая Матэ руку. — Вернее, за все.

— И вам спасибо, что разыскали меня.

— За плохое известие благодарить не принято, — серьезно произнес железнодорожник. На какой-то миг можно было подумать, что он хотел обнять Матэ: сделал неуклюжее движение, но не обнял. — Понравились вы мне очень, и я буду рад, если зайдете ко мне, когда будете в Пеште. Жена у меня хорошая, гостеприимная.

Матэ остался стоять на перекрестке дорог, снискавшем себе недобрую славу из-за частых автомобильных аварий, и смотрел вслед удалявшемуся железнодорожнику, который несколько раз оглянулся и помахал рукой, как хорошему доброму другу. Матэ помахал в ответ.

К Матэ железнодорожник пришел поздно вечером. Громко забарабанил в дверь и, обив на пороге снег с сапог, сказал:

— Ну и ну, еле-еле разыскал вас.

Лицо у незнакомца было белое и чуточку встревоженное, и, освещенный тусклым светом, он казался каким-то беззащитным.

Матэ, не вынимая руки из кармана, сжимал рукоятку пистолета.

— Кого вы ищете?

— Я от Крюгеров, — ответил железнодорожник.

Матэ впустил незнакомца в дом. Несколько секунд оба молчали, прощупывая друг друга взглядом. Первым заговорил железнодорожник, рассказав о цели своего прихода. Матэ почувствовал боль в груди.

— Скажи, наконец, как он погиб? — попросил Матэ.

Блеск в глазах железнодорожника погас, руки, жестами которых он только что сопровождал свой рассказ, замерли. Весь он сразу как-то согнулся под тяжестью этой страшной вести.

— Забили беднягу до смерти, — вздохнул он и продолжал: — Случилось это второго ноября. Крюгер шел по улице домой, на нем был спортивный синий костюм и форменный полушубок, но без знаков различия, на ногах — сапоги. Свидетели показали, что вслед за ним увязалось несколько мятежников[1]. Они бежали за ним и орали: «Вот идет авош!»[2] Его тут же схватили. Не спрашивали ни о чем, но и слова сказать не дали. Убили, и все.

Матэ молчал, чувствуя, как постепенно утихает боль в груди. Стоял и думал:

«Как страшно, что я уже не ощущаю, какими большими друзьями мы были с Крюгером; не чувствую, как много он для меня значил. И вот сейчас, вместо того чтобы упасть на стол и зарыдать, я стою как остолоп, а ведь его уже нет в живых. Он умер, погиб».

— Мы жили с ним в одном доме, на одном этаже, — проговорил железнодорожник, стоя за столом напротив Матэ. В голосе его чувствовалось участие. — Жена Крюгера, узнав, что я проезжаю через эту станцию, попросила меня разыскать вас и все рассказать. Я хорошо помню ее слова. Она сказала, что вы были его лучшим другом и должны знать о том, что с ним случилось.

Матэ вышел в кухню. Достал из ящика стола тоненькие разноцветные свечки, оставшиеся еще с рождества. Отобрал только целые и по очереди зажег, предварительно накапав на стол воску. Вынул из шкафа едва начатую бутылку палинки, граненые стаканы и поставил их на середину стола.

— Выпьем! — предложил он железнодорожнику.

— Только немного! Совсем немного! — пытался отговориться гость и быстрым движением пригладил гладко зачесанные назад темные волосы. Он явно нервничал.

Матэ, словно передумав, смерил мужчину внимательным взглядом. На нем была темно-синяя помятая железнодорожная форма с пятнами грязи; некогда позолоченные погончики поблекли и казались ржавыми, а когда железнодорожник делал резкие движения, они комично топорщились. Блестящие черные глаза его жили спокойной размеренной жизнью железнодорожного служащего, у которого все делается строго по расписанию.

Гость смотрел на трепещущее пламя свеч, понимая, зачем их зажег хозяин дома, и на душе у него теплело. Он поднял стакан, словно присутствовал на каком-то семейном торжестве, и пригубил палинку.

— Товарищ Крюгер часто рассказывал мне о вас.

— А чем сейчас занимается жена Крюгера? — спросил Матэ у гостя.

— Рассказывать об этом она меня не просила. Так-то вот.

Между тем тоненькие свечи с легким потрескиванием догорели, расплавленный воск разлился по столу крошечными лужицами, которые вскоре затвердели.

Матэ охватило такое чувство, будто весь мир вдруг вымер, в живых остались только железнодорожник и он, да и то для того, чтобы одному сообщить, а другому узнать о гибели Крюгера.

Гость сказал, что его состав будет сформирован на сортировочной станции только к утру, следовательно, у него много свободного времени. Валяться в грязных провинциальных общежитиях для железнодорожников ему до чертиков надоело, и охотнее всего он переночевал бы здесь. Выслушав это, Матэ встал и пошел в кладовку за хлебом и салом.

— Луку захватить? — спросил он.

Железнодорожник ради приличия немного помедлил, а затем радостно закивал.

Начали готовить ужин. Нарезали маленькими кусочками хлеб и сало.

— Можно